Станкевич: «Террор, который развернул Лукашенко, сильно отбросил страну назад. Это гуманитарная катастрофа»

В рамках спецпроекта Истоки «Салідарнасць» анализирует национальный характер и пытается найти ответы на вопросы о том, кто такие беларусы, чем мы отличаемся от других и какая судьба ждет нашу нацию.

Сегодняшний собеседник — исследователь советских репрессий, координатор инициативы «Кобыляки: расстреляны в Орше» и директор Беларусского института публичной истории Игорь Станкевич.

В первой и второй части нашего интервью мы анализировали, как советские репрессии отразились на нашем национальном характере и приведет ли смерть диктатора к окончанию террора.

— В нашем предыдущем разговоре у вас прозвучала фраза, что в 2020 году беларусы «не пошли с вилами захватывать здания и потом началась реакция». А что, если бы пошли, было б иначе? 

— Я понимаю, что это результат очень серьезных недоработок. Во-первых, надо было работать с чиновниками, с силовиками, вести переговоры — как минимум искать союзников среди номенклатуры. Мне кажется, такой работы проведено не было. 

Просто пойти стенка на стенку безоружными против вооруженных до зубов ОМОНа и спецназа с БТРами и пулеметами – это «кровавое воскресенье». 

Я был очень восхищен тем, как беларусы протестовали, тем, сколько людей выходили на улицы с бело-красно-белыми флагами.

Но верить в то, что под хлопки рухнет железобетонная стена, уйдет Лукашенко, а силовики сложат оружие, по меньшей мере, это глупо. Осенью 2020-го я поделился этими мыслями со своей знакомой, в ответ услышал обвинение, что я не верю в нашу победу. 

Но это очень наивно. Революции не делаются по воскресеньям. Революции не делаются аплодисментами. Должен быть какой-то кулак, центр, который бы понимал, что и для чего мы делаем, куда нужно ударить, чтобы система зашаталась и начала рассыпаться. 

Я много работал в профсоюзах, и у меня есть ощущение, что в 2020 году нужна была какая-то концентрация в моменте, демонстрации силы. А у нас такого не было. 

Ходить по улицам — это демонстрация, что мы есть. Но про то, что мы можем, какие действия способны совершить — вспомним ленинские тезисы про захват банков, телеграфа, мостов, вокзалов и другой критически важной инфраструктуры — про это никто даже не говорил.

— Александр Милинкевич, с которым мы делали интервью, в этом плане был иного мнения. Он считает, что если бы мы тогда стали захватывать здания, оккупация Беларуси произошла бы уже значительно раньше. Просто было бы еще и много крови. 

— К сожалению, я с Милинкевичем согласен. И, конечно, если брать контекст немного шире Беларуси и помнить про Кремль, то вполне себе допускаю, что было бы кровопролитие и оккупация.

Сегодня это отчетливо видно — после 2,5 лет войны в Украине, после привлечения сил ОДКБ для подавления протестов в Казахстане. 

— Это как раз к вопросу, а могло ли вообще быть как-то иначе? Могли ли беларусы что-то изменить в 2020-м?  

— Я не знаю. Не думаю, что Кремль нас так просто отпустил. Например, та же Польша обретала независимость, когда Российская империя была слаба и разрушалась. Это был 1918 год, потом это случилось в конце 1980-х. 

В 1918-м году Польша щедро заплатила за свою независимость кровью в советско-польской войне. Но через 21 год, когда Российская империя в виде Советского Союза опять усилилась, вместе с Германией она стерла независимую Польшу с карты Европы.

Украина сейчас также оплачивает свою независимость огромной кровью. К сожалению, на данный момент Российская империя пока не выглядит слабой. 

Безусловно, мы можем гордиться революцией духа, которая произошла в Беларуси в 2020 году. Но я не уверен, что у нас тогда были шансы на победу.

— Чем для нас стал 2020 год? Учитывая последствия, эти события приблизили или, наоборот, откинули беларусов назад в плане развития нации и государства?

— С одной стороны, это был национальный подъем. Но террор, который развернул Лукашенко, очень сильно отбросил страну назад. Это катастрофа, гуманитарная катастрофа. Разрушены многие институты, связи, страна потеряла массу специалистов, экспертов — огромный потенциал. А сколько личных трагедий — разрушены семьи, карьеры, бизнесы, дети не могут навестить своих престарелых родителей или даже не могут приехать на похороны. 

Множество интеллектуалов покинуло страну. А действовать из-за рубежа гораздо сложнее, потому что часто вопросы выживания стоят на первом плане. Надо крутиться, легализовываться, оплачивать жилье, решать специфические задачи, с которыми ты не сталкиваешься на родине.

И встает выбор: заниматься ли тем, чем ты занимался в Беларуси, или переквалифицироваться в таксисты, дальнобойщики, посудомойки, уйти в другие сферы, чтобы закрыть основные потребности. 

Режим уничтожил и продолжает уничтожать будущее страны.

— Насколько существенный нынешний раскол между беларусами, которые уехали, и теми, кто остался? Как и на чем сегодня можно их объединять?

— Это сложный вопрос. Ощущаю, что между уехавшими и теми, кто остался, возникает пропасть. 

Но я знаю, что есть много людей, которые остаются на «материке» и пытаются что-то делать. Я понимаю, как им сложно, и знаю, что их надо поддерживать. И цена их гражданской позиции гораздо дороже, чем у тех, кто уехал. Активность этих людей сопряжена с невероятной опасностью, с потерей свободы, жизни, здоровья и всего на свете.

Сегодня мы огромную цену платим за нашу духоподъемную революцию. Но мы должны как-то сохранять связь с «землей», работать с людьми. 

— Эмигранты многих поколений беларусов уезжали в надежде вернуться, но этого так и не произошло. Что будет с нынешней волной эмиграции: смогут ли (и захотят ли) беларусы домой? Вы сами, в конце концов, вернетесь? 

— Лично у меня это уже вторая эмиграция. Первая была в Россию, и я совершенно об этом не жалею, хотя никогда не хотел там оставаться. После аннексии Крыма и войны на Донбассе стремление уехать из России только усилилось.

Но, с другой стороны, там я приобрел колоссальный, уникальный опыт, который бы в Беларуси не получил ни при каких обстоятельствах. Этот опыт мне очень пригодился, когда я вернулся в Минск и создавал инициативу «Кобыляки. Расстреляны в Орше».

Вернусь я или нет на этот раз, не знаю. В 2020-м году я ставил срок, что кризис в Беларуси уляжется через 3-5 лет. В Польше я уже 4 года, а государственный террор на родине не прекращается. И пока не видно никаких предпосылок к переменам. Поэтому нужно обустраиваться здесь, жить, закрывать ежедневные потребности, помогать детям, продолжать делать то, что считаю важным. 

Конечно, многие беларусы не вернутся. Те же медики вряд ли захотят возвращаться, потому что они тут не мусор, как в Беларуси, где их вынуждали работать за копейки по 24 часа. У них тут достойные зарплаты, перспективы.  

Если люди обживутся, обустроятся, обзаведутся связями, работой, детьми, недвижимостью — ради чего возвращаться? Это очень печально.

— Ваши родственники тоже эмигрировали в начале ХХ века. Каков их опыт? 

— В 1919 году вскоре после октябрьского переворота в Польшу эмигрировали три брата. Их судьбы стали для меня хорошим примером, когда я определялся, уезжать из Беларуси или нет. До Второй мировой войны все они реализовались в военной карьере.

Один даже стал известным скульптором — его имя Михаил Каменский, он из-под Орши. Сегодня его памятники украшают Варшаву, Торунь. Я собираю о нем сведения и очень им горжусь. Другой был комендантом школы пилотов и погиб в Варшавском восстании. 

А те родственники, которые остались, узнали, что такое террор. Государство преследовало их с 1927 года. Именно тогда впервые были арестованы два брата моей прабабушки. Затем были раскулачивание, аресты, высылки, новые сроки в 1930-м, 1931-м, 1934-м.

Апогеем стали 1937-1938 годы — пик Большого террора. Тогда коммунисты расстреляли 12 моих родных. В последний раз в жернова репрессий мои свояки — мать с сыном — попали в 1944-1945-м годах. В 1950-х им удалось уехать в Польшу. А недавно познакомился с дядькой. Он родился в Польше, но в 1970-е уехал дальше на Запад, в Германию, подальше от коммуны.  

На сегодняшний день история моей семьи укрепляет меня в мысли, что я сделал правильный выбор. 

— Какими вообще видятся перспективы нашей страны и самих беларусов как нации?

— Мой друг, историк Юрий Грибовский, как-то делал доклад об истории межвоенной беларусской эмиграции. Из его доклада я узнал, что политическая жизнь в беларусской эмиграции (да, наверное, и не только в беларусской) с годами умирала. А что выживало? Выживала как раз деятельность, которая связанная с сохранением культуры, памяти. 

Мне кажется, что наш путь как раз в этом и заключается. Сохранение истории, сохранение культуры, идентичности. А политика, боюсь, может быть обречена. 

А что в стране? Пока все очень грустно и сложно что-то прогнозировать. Могу только сказать, чего бы хотелось. Очень сильно хотелось бы, чтобы закончилась война в Украине и Россия умерила свой имперский пыл. Но я в это не верю. 

Очень сильно хотелось бы, чтобы в Беларуси закончился террор. Но при жизни вождя, я боюсь, это невозможно. 

Хотелось бы, чтобы те, кто хочет вернуться в Беларусь, вернулись. По крайней мере, чтобы беларусы могли спокойно бывать на родине. 

Последствия пока тяжелые и, вероятно, необратимые. И непонятно, когда окно возможностей откроется для нас снова. Может, со смертью Путина. Может, со смертью Лукашенко. 

Но, с другой стороны, ждать чего-то, это неправильно. Жизнь проистекает здесь и сейчас, надо проживать ее в моменте, но думать о будущем. Отложенная жизнь станет разочарованием, потому что время уходит, его не остановить, не отмотать назад.

Поэтому нужно жить, любить, получать удовольствие от жизни, путешествовать, узнавать что-то новое и делать, что ты можешь в том месте, где ты есть. Делать то, что считаешь важным: считаешь важным поднимать семью и растить детей — поднимай и расти, считаешь, что нужно работать на будущее своей страны, своего народа — работай.