«На данный момент мы пребываем в периоде «раскиданного гнезда». Но это не вечно»

В рамках спецпроекта Истоки «Салідарнасць» анализирует беларусский национальный характер и пытается найти ответы на вопросы, кто такие белорусы и куда мы как нация идем.

Изменились ли глобально беларусы за последние столетия, какие травмы переживаем сейчас и могли ли действовать в 2020 году иначе, читайте в первой и второй части интервью. По соображениям безопасности мы не раскрываем имя нашего собеседника.

— Вы говорили, что 2020 год дал нам возможность почувствовать национальное единение. Однако после него мы получили небывалые репрессии, направленные в том числе на уничтожение всего национального. Так приблизили или все же отбросили нас эти события в вопросе формирования нации?

— Я уже говорила, что 2020-й стал важнейшим событием в новейшей истории. Опять же раньше всегда существовало это противопоставление русскоязычных и беларусскоязычных, красно-зеленого флага и бел-чырвона-белого флага. А тут нация перестала пониматься как узко-этническая вещь в такой позняковской традиции. Этническое беларусское пришло к людям русскоязычным, им стало понятно, что они не русскокультурные.

«Муры» пели все. Мой знакомый, который долго не жил в Беларуси и воспитывался вне беларусского языка, говорил мне, что наш беларусский вариант в переводе Ходановича самый лучший. Беларусскими категориями стало мыслить очень много людей.

Нет, конечно, 2020-й приблизил нас к пониманию нации, ни в коем случае не отбросил. Другое дело, что на данный момент мы пребываем в периоде «раскиданного гнезда». Но это не вечный период.

— Общий учебник по истории России и Беларуси, да и в принципе переписывание истории под нужды режима, грозит ли тотальными последствиями для беларусов как нации? Или же процесс уже необратим и можно развивать и строить национальное вне государственных рамок?

— Тут очень двоякий вопрос. С одной стороны, откуда-то же возник в 70-80-х годах ХХ века процесс тихой беларусизации. Откуда-то ведь взялись Короткевич, Быков… И это в вообще унифицированном, ненациональном Советском Союзе.

Что касается учебников… Видите ли, дети учатся плохо. Гораздо больше для них значит все-таки семья, друзья. Советские диссиденты тоже выросли на советских учебниках. А тогда информацию добывать было куда сложнее.

А вот что касается того, можно ли строить национальное вне государственных рамок? Нельзя. Невозможно унести родину на подметках башмаков. Это будет совершенно подмененный образ родины. То, на что напоролась белая эмиграция.

Тут ловушка. Нация не отторжима от страны и государства, его границ, от паспорта, от того, что записано в этом паспорте. Нация — это унификация людей, унификация учебников, каких-то неучебных вещей, медиа.

Помимо Ольги Бондаревой или Азаренка есть ведь и нечто другое, какие-то нейтральные проекты. Хотя, конечно, сейчас они обрушены под ноль. Но те же «Будзьма» или «Ситидог» делали для Беларуси очень много.

Просто нация — это не результат, это процесс. И, конечно, строится она только из Беларуси. Диаспора может лишь помогать или мешать. И важно, чтобы диаспора именно помогала, чтобы не было этого дикого разрыва, вот этих претензий: мы хорошие, а вы плохие, мы свободные, а вы рабы.

— А сейчас этот разрыв есть?

— Да. И проблема в том, что мы сами его усугубляем. Конечно, этот разрыв использует власть, но сказать, что именно она его провоцирует, то если только отчасти. Многое мы охотно делаем самостоятельно.

Претензии ведь идут с обеих сторон. Уехавших часто обвиняют, что они там катаются по заграницам да постят фото своих путешествий, пока другие живут в постоянном страхе. Многим не приходит в голову, что, уехав, люди вынуждены работать не на тех работах, где работали, жить совсем не в тех условиях, в которых жили, снимать комнату вместо хорошей квартиры, или вообще угол в комнате. И чуть ли не единственный глоток свободы — это накопить денег, найти дешевый визейровский рейс, поселиться в хостеле и сфотографироваться около условного Лувра.

Как Окуджава писал: «не верьте пехоте, когда она бравые песни поет».

— Послевоенная эмиграция тоже имела большие надежды на скорое возвращение. Этого так и не случилось. Какими вам видятся перспективы возвращения нынешней волны эмигрантов? Представится ли такая возможность в обозримом будущем? Смогут ли (и захотят ли) беларусы вернуться?

— Во-первых, не думаю, что возвращение произойдет скоро. Потому что война, судя по всему, надолго. Есть также фактор России. Причем именно России, а не Путина, потому что и без Путина, как мы увидели, имеется достаточное число бенефициаров этой войны.

Во-вторых, многое зависит от периода на чужбине, от возраста, профессии, ситуации в стране, от того, отхапают ли у тебя на родине вообще все или тебе будет куда вернуться потом. От готовности начинать с нуля в Беларуси. Хотя это в любом случае не совсем ноль. Потому что есть понятия, не формулируемые в утилитарных категориях, как например, национальная гордость. И теперь есть повод к ней.

Пока, как мне кажется, в диаспоре у многих устойчивое желание вернуться. Но тут еще играет роль и страна, в которую уехал. Потому что если вы в Канаде, Австралии, Португалии, США, Германии или том же Израиле, где тебе стоило огромного труда утвердиться, то вы, скорее всего, там и останетесь.

Если же вы уехали в Литву, Польшу, то вы больше надеетесь на возвращение. Туда уезжали те, кто хотел быть поближе к своей стране, и они во многом еще живут событиями 2020 года.

Многое также зависит от профессии. Среди гуманитарной интеллигенции больше тех, кто хотел бы вернуться, чем, например, среди айтишников. Важна также роль детей. В Польше, например, делается очень многое, чтобы дети социализировались именно как поляки.

Ну и, конечно, чем дальше это все будет тянуться, тем хуже шансы для возвращения.

— Что сегодня должны делать беларусы, чтобы не исчезнуть, не раствориться в большом мире или не стать частью другого, более агрессивного соседа? Каковы вообще наши перспективы?

— Если нас поглотят политически, то в течение нескольких десятилетий будет сложно самосохраниться. А Россия нас видит именно одной из своих республик.

Поэтому важно, чтобы мы чувствовали себя не просто беларусами, а знали, что у нас есть суверенитет. Пусть номинальный, пусть на бумаге написанный, пусть вот такой странный, как сейчас, хоть какой. Ведь была БНР — и появилась БССР. Была БССР — поэтому стало возможно появление независимой Беларуси.

То есть пока у нас есть некая формальная независимость, мы как нация, безусловно, будем существовать. Если у нас формальной независимости не будет, у нас будет память. По крайней мере, еще два поколения, лет 30, эта память будет очень болезненной и острой, и мы будем ощущать желание жить в Беларуси, а не в России.

Что мы можем делать и должны делать, чтобы не исчезнуть? Я думаю, что и делаем. Книги, инициативы, живопись, слово беларусское, даже условно говоря, написание этого слова. Вот за такие вещи мы и уцепимся.

Это моя личная глубокая, не базирующая на современном состоянии дел, уверенность: беларусы будут жить как нация, мы не исчезнем. И при подходящих условиях это все опять воспрянет.