«Сотрудники колонии говорили: «Вы что, в санаторий приехали? Вы должны тут страдать»

«Приехали со щитами и огнестрельным оружием. Поколотили меня нормально так»

— В 2020-м меня возмутило, как Лукашенко вел себя по отношению к своим оппонентам. Поэтому я понял — надо идти голосовать, — рассказывает Андрей. — 9 августа я из окна своего дома видел, как силовики стреляли в тех, кто вышел на протест. В своей квартире прятал протестующих. Некоторые оставались на сутки или даже дольше, и со многими я общаюсь до сих пор. Тогда люди верили, что в этот раз все точно поменяется и вот-вот у нас все получится.

После 9 августа я тоже стал ходить на митинги. Выходил в маске и кепке, но все равно привлек внимание силовиков. Знаю, что долго находился у них в «разработке», но они ничего не могли на меня найти — в квартире проводили обыски, но ничего не обнаружили.

Когда произошла перестрелка в квартире Зельцера, я прокомментировал эту новость в соцсети. Спустя время за мной приехали прямо на работу — 14 человек на двух машинах со щитами и огнестрельным оружием. Поколотили меня нормально так.

«Кто спит на «нарах» — у того матрас, кто на полу или столе — у того подушка, простынь и покрывало»

Первые пять суток после задержания Андрей провел в ИВС. Все это время он и другие арестованные, рассказывает мужчина, были в наручниках.

— После ИВС меня этапировали по СИЗО разных городов, потом перевели в Жодино.

Когда зашел в камеру, меня спросили: «Что ты там написал?». Я подумал: откуда они знают? Оказывается, все, кто сидел в камере, проходили по одному делу.

В Жодино свезли всех, кто проходил по «делу Зельцера». Думаю, чтобы показательно наказать. Условия были кошмарные, даже в колонии таких не было.

В камере на десять человек находилось по 22-25. Нам выдавали матрасы и белье, но только на то количество, на которое рассчитана камера. Поэтому каждый день мы менялись: кто спит на «нарах» — у того матрас, кто на полу или столе — у того подушка, простынь и покрывало.

Мужчина отмечает, что всех политзаключенных постоянно переводили из камеры в камеру. Это могло происходить каждые два-три дня.

— Конечно, это сложно — только с кем-то познакомился, привык к условиям, как тебя закидывают в новые условия и к новым людям. Но за это время мы все друг с другом перезнакомились.

Андрей считает, что силовики намеренно опубликовали видео с перестрелкой в квартире Зельцера.

— Чтобы люди высказывались, и силовики могли выявить «нежелательных элементов». Всего по нашему делу было задержано около ста человек. И вот, используя нас, запугивали других людей, потому что им надо было обеспечить стерильное информационное поле.

В СИЗО, отмечает собеседник «Салідарнасці», он много с чем не мог мириться, за что периодически оказывался в карцере. Однако и после этапа в колонию мужчина не потерял боевой настрой и был «неудобным» для администрации колонии.

«Когда заключенные после прогулки возвращаются в отряд, они достают черный мусор при гигиене носа»

Бывший политзаключенный считает необходимым обнародовать информацию о происходящем в колонии №3. Мужчина утверждает, что сотрудники Витебской ИК уничтожают окружающую природу, портят здоровье заключенным и участвуют в коррупционных схемах.

— Многие заключенные в колонии обращали внимание на разные вещи, которые там происходят. Чтобы обнародовать эту информацию после освобождения, я многое записывал, подшивал в личные вещи, но на выходе сотрудники все равно все нашли и забрали. Так что все пришлось вынести в голове.

В ИК № 3 три производства: швейный цех, деревообработка и металлообработка. В каждой из этих сфер, рассказывает бывший политзаключенный, есть ряд проблем.

— Сотрудники колонии занимаются экоцидом. Например, на сборку металла в колонию приходят большие кабеля правительственной связи. Их нужно разобрать, чтобы достать цветные металлы. Вся эта пластиковая оплетка пропитана химией, и ее сжигают в котельне. В зимнее время от такого чернеет снег.

Когда заключенные после прогулки возвращаются в отряд, они достают черный мусор при гигиене носа. Многие из-за этого на регулярной основе страдают респираторными заболеваниями. Здесь стоит отметить, что на сборку металла отправляют в основном политзаключенных, потому что это самое сложное производство.

Также в этих кабелях есть тоненькие проводки, которые называют «волосы», они все в солидольной пропитке — их сгружают в кучи, закапывают с желобом и поджигают. Когда все это горит, выделяется очень едкий дым. В летнее время им дышат заключенные, потому что на «промзоне» всегда открыты окна.

Страдают от этого и обычные люди, которые живут рядом с колонией — они жалуются, приезжает проверка, во время которой администрация все прячет. Как только она за порог — достали и обратно подожгли. Один из политзаключенных в один момент взял огнетушитель и все это затушил, потому что уже было невозможно работать. За это ему дали 45 суток ШИЗО.

Собеседник «Салідарнасці» также отмечает, что заключенным на предприятиях не выдают средства индивидуальной защиты.

— За все время я получил только рабочие перчатки раз пять. Сотрудники говорили: «Хотите — пусть родственники вам передают перчатки, нет — работайте голыми руками». На все остальные нарушения им тоже было все равно, говорили: «А что вы хотели: в санаторий приехали? Вы должны тут страдать».

Мужчина рассказывает, что колонии делают ящики для снарядов — он лично их видел и описывает как ящики, которые окрашивают едкой химией и в которых лежат желоба с полукругами. Помимо этого, по словам Андрея, там же на постоянной основе шьется российская военная форма и ремни, которые используются для крепления груза военного назначения.

— Шьется там форма и корпоративного назначения, но нигде не указывается итоговое количество комплектов, что заставляет задуматься о коррупционных схемах. На производство приходит материал, из которого по документам должны пошить 100 комплектов. Но по факту этого материала хватает на 300-400 комплектов. Получается, что официально продают 100, а все остальное компании покупают другими путями.

Свои схемы есть и на металлообработке, деревообработке. Например, по накладным приезжает, например, 10 тонн кабелей, а по факту их 25-30 тонн. То есть остальное просто сбывается, и разница делится — это сумасшедшие деньги.

Что касается деревообработки, то для нее должны использовать деревья, клейменные лесхозом. Но за все время, что я находился в колонии, я видел только два клейменных дерева. Все остальные деревья были живые и без клейма, то есть срезать их было нельзя.

«Показатель твоей работы — это нитки, которые в конце каждой смены взвешивают. Если вес недостаточный, значит, ты филонил — получаешь бумагу и едешь в ШИЗО»

Еще одна проблема, которую перечисляет Андрей — это оплата труда в колонии.

— За все время я заработал 0,71 копейку. Все остальное списывалось якобы на содержание в колонии. Многие другие осужденные тоже ничего не получают. Интересный момент там и с пенсиями. Сотрудники колонии говорят, что пенсии идут на содержание в колонии. Но ведь и зарплату пенсионеры не получают. Если кто-то спрашивает, где его зарплата, которую на бумаге он получает, то человек едет в ШИЗО.

Кстати, в ШИЗО можно поехать за любую мелочь. Например, на швейном цеху надо обрезать нитки на форме после шитья. И вот показатель твоей работы — это нитки, которые в конце каждой смены взвешивают. Если вес недостаточный, значит, ты филонил — получаешь бумагу и едешь в ШИЗО.

«Максим Знак сказал, что одиночное заключение морально тяжело ему дается, но он держится»

В колонии в «Витьбе», по словам Андрея, примерно 220-250 политзаключенных — это где-то по 20 человек в отряде.

— Я сидел в том числе с политзаключенными, которые приговорены к большим срокам — от 10 лет. Но они сохраняют позитивный настрой. Знаю, что некоторых склоняли к признанию вины и написанию помилования, но они отказывались.

Часто в таких случаях обращаются к родственникам — чтобы прошение написали они. Один из тех, кто был со мной в отряде, сразу сказал своим, чтобы не вздумали. Говорил: «Если просто отпустят, конечно, я пойду. Но ничего просить у них я не буду». И он действительно не просил у них ни звонков, ни передач.

Также в колонии ходила разная информация о Максиме Знаке: кто-то говорил, что его перевели на строгий режим, но ясности не было никакой. Когда я был в ШИЗО, то по вентиляции общался с человеком, который представился Максимом Знаком. Он сказал, что уже год (это был конец 2023 года) сидит один в ПКТ. Сказал, что одиночное заключение морально дается ему тяжело, но он держится.

Администрация колонии понимала, что ситуация серьезная. И вскоре к Знаку подсадили человека не из числа политзаключенных.

Мужчина рассказывает, что благодаря некоторым способам ему удалось удостовериться в том, что человек, с которым он общался по вентиляции, действительно Максим Знак. Однако ради безопасности мы не будем описывать, что это был за способ. По словам Андрея, последний раз он коммуницировал со Знаком перед своим освобождением — в январе 2024 года.

«Они еще раз принесли бумаги на помилование и признание вины, я снова отказался. Тогда они начали бить: дубинками, руками, ногами»

— Много с чем я не мог мириться в колонии. Чем больше ты сопротивляешься, тем сильнее тебя пытаются сломать. Но у меня было также зеркально наоборот: чем больше пытаются сломать, тем сильнее я сопротивляюсь.

Вы не можете создать мне нормальные условия труда? Я не буду работать. Или с теми же нитками — я им говорил, что это бред. Что я могу сделать, если те, кто шьет, не нашили достаточно одежды, чтобы я обрезал «норму» ниток? Из-за этого я ругался. После такого мне приносили бумагу, мол, с кем-то не поздоровался или не застегнул пуговицу, и в чем-то ограничивали.

Два раза я сидел в ШИЗО. Последний раз — несколько месяцев. Не скажу, что мне было сложно эмоционально, потому что это было перед освобождением. Я представлял, что скоро буду дома, думал о том, чем буду заниматься, строил планы. Я старался подбадривать себя, занимался физической нагрузкой.

Довольно часто меня склоняли к признанию вины и написанию помилования. Последний раз — за несколько месяцев до освобождения, когда я как раз находился в ШИЗО. Говорили, мол, подпишешь, переведем обратно в отряд. А я им: «Да мне и тут нормально».

Как я мог признать вину? По моему делу была психолингвистическая экспертиза. Психологи и лингвисты коллегиально сделали заключение, что в моем комментарии нет состава преступления, что мои слова «вызваны негативным стереотипом в результате событий 2020 года».

То, что судья принял такое решение — это на его совести. Я себя виноватым не считал и эксперты тоже. Поэтому никакие бумаги не подписал.

Они пробовали разные способы: и обещания, что выпустят раньше, и угрозы. Я у них спрашивал: где хоть один политический, который написал помилование и был освобожден? А ведь многие писали. И только сейчас некоторые из них начинают выходить — и то, те, кому оставалось немного.

Потом меня стали запугивать детьми. Говорили: «Подставим твоего ребенка, будет сидеть». Но я не верил в это, поэтому все равно не подписал. Тогда меня вывели в коридор и надели наручники. Я сразу понял, что сейчас что-то будет.

Они еще раз принесли бумаги, я снова отказался. Тогда они начали бить: дубинками, руками, ногами. После этого меня еще немного подержали в ШИЗО, однако потом все же перевели обратно в отряд.

Освободился Андрей в этом году. Он вспоминает, что на свободе был разочарован тем, что протест в стране закатан в асфальт.

— Когда я только вышел, меня удивило, насколько выросли мои дети, как они повзрослели, изменились. За три года заключения я еще больше проникся к ним — еще больше стал их любить и ценить. Конечно, все происходящее сильно на них повлияло.

Например, дочка никогда не встает петь гимн в школе. Учительница делает замечания, но она все равно не встает. Она и так у меня «бунтарка», а мое заключение еще больше повлияло на то, что она укрепилась в своих политических взглядах, несмотря на юный возраст.

Не скажу, что мне было сложно адаптироваться после освобождения, я человек коммуникабельный. Единственное, первое время было необычно выходить на улицу — за три года я привык к закрытым локациям и было не по себе ощущать этот дух свободы. Но через время мне уже казалось, будто тюрьмы и не было.

Мне хотелось думать, что я смогу наладить нормальную жизнь в Беларуси: растить детей, помогать родителям, но интерес силовиков ко мне после освобождения это изменил. Я говорил себе: три года назад ты тоже думал, что тебя пронесет, поэтому сейчас не надейся на что-то хорошее. Поэтому уже через несколько месяцев после освобождения я уехал из Беларуси.